Реальный прорыв в области сознания возможен только после выхода науки за пределы идеи «индивида», и начале работы с коллективным сознанием… А пока функция науки остаётся «служебная», с ориентаций исключительно на «желание заказчика», т.е. правящего класса…
В современном обществе крайне популярной является идей о некоей «внутренней обезьяне», которая «сидит» в каждом культурном человеке. Т.е., о том, что большая часть поступков человека определяется на самом деле некоторыми его «биологическими свойствами», не зависимыми от культурного уровня и вообще, внешних особенностей жизни. Данная теория обильно подкрепляется примерами совпадения поведения человека и животных в «похожих», с т.з. сторонников подобной теории ситуациях. Более того, именно она считается современной и прогрессивной теорией, по сравнению со «старыми», «психологическими» представлениями, основанными нам размышлениях философов и наблюдениях психологов. Впрочем, как это практически всегда происходит с «обыденными» представлениями, оно почти не соответствует реальности. А именно – на самом деле, «биологическое» представление о психики является достаточно старым.
На самом деле, сведение человеческого поведения к «животным инстинктам» началось не сегодня, и даже не вчера. Первые «наметки» в этом плане делались еще до того, как было предложено «обезьянье» происхождение человека. Собственно, сведение мышления к каким-либо механическим процессам выступало естественным следствием «торжества механики». Самой хорошей иллюстрацией к этому является слова немецкого естествоиспытателя-материалиста Карла Фохта: «мозг производит мысль так же, как печень – желчь», сказанные еще в 1845 году. В этом высказывании он, собственно, отвечал на извечный вопрос философии – что первично, материя или сознание – и, по сути, отрицал все идеалистические представления своих великих предшественников. Вот только при всем этом существовала реальная проблема. А именно – из печень выделить желчь было возможно. И мозга же выделить мысль – нельзя. Бесчисленные опыты множества ученых, тщетно старавшихся найти «там» что-то, что можно было отождествить с мыслью и сознанием, оказались тщетными. Именно поэтому, несмотря на все достижения науки, до начала XX века психология оставалась в руках «мыслителей».
Прорыв в данном направлении был совершен великим русским физиологом Иваном Павловым. Продолжая традицию своего учителя Ивана Сеченова, он сумел построить первую модель «нервной деятельности» (знаменитая «рефлекторная дуга»). Эта модель в свое время действительно была прорывом: веками, точнее, тысячелетиями продолжались попытки объяснить феномен сознания через понятие «психического» (начиная с пресловутой «души»), через разнообразные размышления и наблюдения над размышлениями. Но «ухватить суть» этой самой «души» никак не удавалось – произвольность предпосылок была главным «бичом» психологии. Даже Фрейд с его якобы научной теорией оказался бессилен в данном плане – поэтому впоследствии он перешел от «псевдобиологического» либидо к «привычным» полумифическим Эросу и Танатосу. И вот исследования русского ученого давали реальную надежду разорвать порочный круг интроспекции, подобраться к физическим основам сознания, под которыми подразумевались открытые им рефлексы. Не невнятные представления психологов, недалеко ушедших от древних магов, а скальпель хирурга и современные измерительные приборы должны были дать реальную картину таинственной «души».
* * *
Итогом всего этого стали привычные нам картинки рефлекторной дуги, выработка действенных методов дрессировки животных – и создание направления в психологии, которое получило название «бихевиоризм». Данное направление, активно развиваемое в 1920-1960 годы в развитых капиталистических странах, особенно США, стало своеобразной реакцией на нарастающий кризис «классической» психологии. И одновременно – попыткой превращения психологии в «технологическую» науку, способную производить требуемые обществу технологии. (А последние были крайне необходимы: происходящий слом традиционного общества и активное выстраивание общества индустриального вело к резкому увеличения числа психических расстройств.) Именно поэтому бихевиоризм оказался крайне популярным течением, обещавшим к скорому времени полностью уничтожить все психологические расстройства. Более того, бихевиоризм обещал еще большее – сведение сознания к совокупности неких элементарных процессов обещало возможности психоинженерии, т.е. осознанного «конструирования личности» в соответствии с требованиями рынка.
А это казалось нужным всем. И работникам, замученным все усиливающейся конкуренцией за рабочие места (особенно после 1932 года), и работодателям, страдающим от страха перед классовой борьбой и мечтающим получить полную власть над эксплуатируемыми. Правда, в конечном итоге все оказалось совершенно по-иному: пресловутое сведение человека к функции, и являющаяся основной целью бихевиоризма (что бы не говорили его адепты) оказалось скорее видимым, чем реальным. А главные примеры этого «функционализма» (т.е. страны нацистского блока) оказались таким лютым фейлом, что это на какое-то время отбило желание «программировать человека». (Вернее, не отбило – но отодвинуло «вглубь», в «чисто научную сферу».) Главным же результатом «первой волны» бихевиоризма оказалось огромное количество тестов, которые с тех пор сдаются по всем, включая самые нелепые, причинам. Начиная от поступления в детский сад (!) и заканчивая приемом на работу.
Однако несмотря на все это, идея о редукции человеческой психики до некоторых «природных элементов» все равно оставалась актуальной. Причина проста: дело в том, что никакой реальной альтернативной теории этого не существовало. Классическая психология с ее интроспекцией все так же оставалась «преднаукой», неким подобием алхимии, в котором полумаг-психоаналитик, руководствуясь некими таинственными методиками (вроде учения Фрейда, от которого сам основатель давно отказался), совершал священнодействие над своим клиентом. С соответствующим результатом: могло получиться. А могло не получиться – совершенно так, как это было в алхимии. Правда, ссылаться на неудачное расположение звезд было уже нельзя, однако находились иные формы оправдания. В общем, никакой технологичности, столь необходимой для индустриального общества, классическая психология не давала.
На этом фоне бихевиоризм просто не мог не сохранится – пускай и в несколько менее агрессивной форме. Более того, послевоенное время подарило еще две «сопутствующие» идеи, относящиеся к корпусу «биологической психологии». С одной стороны, развитие фармакологии привело к открытию большой группы препаратов, влияющих на психику (самым знаменитым из которых стал диэтиламид d-лизергиновой кислоты – ЛСД). А с другой стороны, начавшееся еще до войны изучение психологии животных привело к появлению соответствующей науки – этологии. И то, и другое давало надежду на открытие «ключа» к человеческому сознанию, способному дать ученому полный доступ. Точнее, не ученому, который в данном случае выступал, скорее, как посредник – а представителю правящего класса, по прежнему искавшему «в человеческой голове» защиту от классовой борьбы. Тем более, что в тот момент его положение было не сказать, чтобы блестящим: СССР находился на подъеме, и трудящиеся развитых стран могли отвоевывать себе значительное количество благ.
* * *
Именно это привело к тому, что исследования в области «биологической психологии» вновь стали мейнстримом (что еще усилилось кризисом психологии классической). Кроме того, не стоит забывать и еще об одной отрасли науки, находившейся в тот момент на подъеме. Это – кибернетика, крайне необходимая для развития ракетно-космического, да и вообще, оборонного комплекса. Собственно, «соединение» теории управления и нервной системы делались и ранее, однако именно в послевоенное время вложения в эту область стали настолько велики, что удалось увеличить сложность кибернетических устройств на несколько порядков. Это давало надежду на то, что простые схемы, известные ранее, удастся «довести» до сколь-либо самостоятельного интеллекта. Побочным эффектом всего этого стал популярный сейчас образ «искусственного интеллекта», т.е., некого кибернетического устройства, способного к разумному мышлению. Впрочем, подобное идеи так же высказывались намного раньше – собственно, с самого начала появления «самодвижущихся машин». Поэтому мысль о том, что разум может быть эквивалентен некоторой, крайне сложной механической, вернее, «механистической» (поскольку элементы ее конструкции могут быть, скажем, электрическими) машине явилась закономерным следствием указанного развития.
В итоге подобное «кибернетическое» представление о природе человеческого мышления оказалось прекрасно «добавляющим» «биологическое», хотя конечно, полного соответствия этих концепций не получилось. Однако при всем подобном великолепии ни одной из указанных теорий не удалось сделать то, что от них ожидалось. А именно – полностью вытеснить «классическую», интроспективную психологию из жизни. Несмотря на все потуги на создание реальной, технологической науки, перейти от простейших «кирпичиков» («рефлексов») к работе с реальными психологическими проблемами не удалось. В итоге большую часть задач так и приходится решать посредством всевозможных «традиционных» психологических методов, основанных на «туманных представлениях» о сущности сознания, получаемых путем той самой интроспекции, которая формировала психологию еще до Фрейда.
Правда, соединение уже этой самой «классической психологии» с кибернетикой породило еще одну забавную концепцию: нейролингвистическое программирование. Однако данное направление уже с «рождения» оказалось захвачено главным «бичом» современной науки: стремлением к демонстрациям, к замене реального знания презентацией оного. И, в конечном итоге, к явному скатыванию от научного и даже технологического применения на непременное зарабатывание «бабла». Т.е., на 90% современное нейро-лингвистическое программирование (НЛП) представляет собой чистое мошенничество, «разводку лохов» в виде создания бесконечной системы тренингов, в которых теряются те 10%, которые являются наукой в более-менее классическом представлении.
* * *
Впрочем, нам от всего этого важно понять одно: начиная с начала XX века человечество вышло на порог практического достижения «технологической психологии». По крайней мере, такой вывод был сделан на основании открытия «элементарных кирпичиков сознания», в качестве которых полагались павловские рефлексы. Однако перейти его так и не удалось. Но подобное положение, помимо всего прочего, привело к появлению огромного количества артефактов в виде «поп-идей». Т.е., отражения указанных научных представлений в общественном сознании – причем это отражение, как правило, отличалось от «исходника». К примеру, эксперименты с бихевиоризмом привели к построению концепта (вернее, концептов) «полностью управляемого общества», т.е., общества, властители которого могут сделать с народом все, что захотят. Эти концепты, между прочим, стали основанием для создания известного нам образа «тоталитарного государства», очень хорошо описанного в оруэлловском «1984». Причем эта конструкция оказалась столь популярной, что именно на ее основании впоследствии была построена модель фашистского государства – несмотря на ее явное несоответствие реальной фашистской практике.
Однако из бихевиоризма 1920 – 1939 годов проистекает не только «тоталитаризм», но и не менее известная модель т.н. «потребительского общества», показанная во второй «великой антиутопии» XX века – «Дивном новом мире» Хаксли. В отличие от мрачной фантазии Оруэлла, изображавшего некий «сферический фашизм в вакууме» (точнее, Англию после победы Мосли, объединенную с пропагандистскими материалами по Третьему Рейху и реальной практикой работы на BBC), мир Хаксли представлял собой попытку представить себе не просто применение бихевиористических методов в «демократическом» обществе, но и предвидел будущую «фармакологическую революцию». Его «сома» напоминает психотропные средства, открытые через два десятилетия после выхода романа (в 1950 годах). Впрочем, как можно понять из названия, она же отсылает к древним практиками использования наркотических веществ.
Таким образом, можно сказать, что к 1930 годам в общественном сознании западного мира была сформирована устойчивая концепция «биологического сознания», ставшая опорной для дальнейшего развития. И, прежде всего, для идеи о возможности превращения человека в полностью управляемое существо – или «жестко», через пропаганду и насилие, как в случае с фашистскими режимами. Или «мягко», через массированную рекламу и воспитание – как в случае с потребительским обществом. И даже однозначное поражение фашизма не смогло опровергнуть данное представление – на самом деле, осудив проигравшие режимы, люди на Западе, тем не менее, продолжали быть уверенными в том, что они на самом деле представляли собой некое совершенство. Пускай и с «иным знаком»». Что же касается «второго пути», то он, в отличие от первого, казался идеальным способом справиться с «человеческой натурой». Вернее – идеальным способом дрессировки того существа, которое по традиции именуется человеком. Собственно, и в том и в другом случае использовалась та же самая модель, созданная на основании популярного в довоенное время представления о рефлексах, как базисе сознания. Иначе говоря – представление о человеке, как об определенным образом организованном животном.
Причем, животном не в биологическом смысле – с чем, разумеется, спорить бессмысленно – а в смысле психологическом. Самое интересное во всем этом было то, что, как сказано выше, пресловутый «биологический ключ» к сознанию так и не был найден. Надежды на то, что тайна человеческой мысли будет открыта, жила в 1930, 1950, 1980 (и все остальные) годы – однако при этом перейти указанный «барьер» так и не удалось. Психика человека так и осталась «черным ящиком», представить творящееся в котором не удалось ни тогда, ни сейчас. Правда, в огромном числе случаев бихевиористическая модель давала верные результаты – но в других вариантах она оказывалась ошибочной. То же самое относится и к иным «биологическим» и «кибернетическим» концепциям. Восприятие психики человека, как «устройства», которое возможно «редукционировать» до неких простых «кирпичиков», будь то неоднократно упоминаемые рефлексы или разного рода кибернетические модели (те же нейронные сети), кажущееся естественным для превращения психологии в полноценную науку (т.е., в область знания, позволяющую формировать модели, пригодные для предсказания будущего), оказалось ошибочным.
* * *
В итоге «новая психология» так и не смогла вытеснить «старую», идущую от архаичного психоанализа, а по сути – и от еще более древних религиозных концепций. Последней попыткой чего было создание уже упомянутого нейро-лингвистического программирования – направления, должного в очередной раз превратить человека в программируемый автомат. Однако в реальности превратившегося в очередной способ «честного отъема денег» – что, с одной стороны не может не радовать (вряд ли кому хочется превратиться в биоробота). А с другой – вызывает однозначное огорчение в связи с очередной неудачей человеческого разума по познанию самого себя. Собственно, проблема состоит не в нейро-лингвистическом программировании, как таковом, а в стоящей за ней модели «кибернетического сознания». Но это, разумеется, не столь важно. Поэтому, говоря о возможности сведения психологического к биологическому, всегда следует понимать, что этот, разумный на первый взгляд переход, в реальности так и не был доказан. Разумеется, на фоне вообще «висящих в воздухе» «классических» концепций психики этот путь кажется разумным, однако практически вековая неудача наводит на вполне определенную мысль. А именно – на то, что в данном случае было упущено нечто важное. Впрочем, эта проблема требует отдельного рассмотрения.
Как, впрочем, и многое другое, что скрывается за привычными современному человеку идеями – о чем будет сказано несколько позднее…
Кстати, причем тут обезьяна? На самом деле, конечно, потому, что одна из основных идей современного мышления состоит в присваивании человеку значительного количество «звериных» («обезьяньих) качеств. Но не только. Существует известная притча о «белой обезьяне», вернее, об обезьяне вообще, обыкновенно известная по сказаниям о Ходже Насреддине (в пересказе Леонида Соловьева). Но не исчерпывающаяся только ими. Притча с очень кратком изложении состоит в том, что к Насреддину обратился ростовщик Джафар, жадный и жестокий, с предложение дать ему вечную молодость (он считал Ходжу колдуном). Насреддин, однако, согласился с этим, однако сказал, что для обряда необходимо присутствие всех родственников ростовщика. Когда они все собрались, то Ходжа выстроил их всех кругом, а Джафара поставил посередине. Все было готово к тому, чтобы превратить старика в молодого красавца, но вдруг Насреддин сказал: «есть одна маленькая деталь, которая может помешать превращению. А именно – во время обряда не следует думать о белой обезьяне, ибо нет животного, более противного Аллаху, нежели она со своими ужимками и прыжками, с отвратительной мордой и голым задом. Поэтому, если сам Джафар или кто из родственников подумает о ней, то весь обряд пойдет прахом.»
Казалось бы – абсолютно бессмысленные слова, так как мало кто из обычных людей думает о белых (да и вообще, о любых) обезьянах. Но как только начался обряд, то один, то другой родственник с ужасом вспоминал о том, что его мысли крутятся как раз около этой темы. Самая же отвратительная и ужасная обезьяна мерещилась самому Джафару. Поэтому неудивительно, что никакого превращения не произошло – однако деньги, заплаченные за него, Ходжа не вернул. Ведь он сделал все, что мог – а «чары» разрушил сам Джафар своей «запрещенной мыслью». Собственно, основной посыл этой притчи – а она, как уже говорилось, гораздо старше легенд о Ходже Насреддине – состоит в том, что любое отрицание чего-либо неизбежно приводит к его «теневому отражению», поскольку для того, чтобы отрицать, надо знать, что отрицать. Такая вот древняя диалектика! К примеру, именно в этом качестве мы знаем пресловутого Герострата, который сжег храм Артемиды в Эфесе для того, чтобы прославиться – и был наказан публичным неупоминанием своего имени. В итоге именно поэтому и вошел в историю.
Подобное положение достаточно часто встречается в истории. Периодически те или иные явления начинают рассматриваться, как «нежелательные» и «недопустимые» по ряду причин – в итоге они «выпадают» из общественного сознания. Точнее, выпадают в «прямом смысле» – продолжая существовать, как некие «тени», неявные отсылки к якобы несуществующим вещам. К примеру, самый известный пример подобного рода – сексуальность в викторианском мире (не только Великобритании, но вообще – в большей части развитых стран XIX века). Для этого времени был характерен переход от относительной «свободы» в плане «романтических отношений» века минувшего к крайне табуированному и определяемому жесткими правилами взаимоотношению полов. При этом, кстати, сохранялась – точнее, развивалась – система проституции и содержанок, однако при всем этом делался вид, что все связи между мужчиной и женщиной могут иметь вид исключительно «законных отношений», основанных исключительно на здравом расчете. Никакие иные чувства при этом не принимались во внимание.
Собственно, тут нет смысл подробно рассматривать феномен «викторианского мышления», можно отметить только то, что определялось подобное «ханжество» в основном вопросами собственности и наследования – капитализм еще, несмотря на свое колоссальное развитие, еще не окончательно «оборвал» с архаичной «семейной» формой владения, и консолидация состояний посредством удачного брака (а так же распыление их из-за брака неудачного) играло огромную роль в плане концентрации производства. Но нас в рамках выбранной темы интересует другое – то, что отсутствующая явно в общественном сознании чувственность неоднократно «прорывалась» в тех или иных формах, начиная с «готических романов» и заканчивая ростом гомосексуализма среди представителей элиты. Более того, по сути, именно с этого времени и стоит рассматривать зарождение и «вызревание» самого понятия «секса» и «сексуальности» – как определенной формы межчеловеческих отношений, имеющей цель получения удовольствия (разумеется, до этого секс был – но понятия не было, оно размывалось между уже упомянутой чувственностью, брачными отношениями и множеством иных вещей, вплоть до ритуала изнасилования женщин побежденного противника). И совершенно неудивительно, что теория, сделавшая секс (точнее, «секс») центром человеческой жизни – фрейдизм – зародилась именно на излете викторианской эпохи (Фрейд стал применять «метод свободных ассоциаций» в середине 1890 годов).
* * *
Собственно, викторианство в качестве способа мышления, можно назвать реакцией на необходимость разделения личного – и экономического, на превращения брака (и вообще, чувственной связи) из средства организации производственных процессов той или иной формы в особую форму эмоционального партнерства между людьми. (Причем, это относится не только к браку – достаточно вспомнить, сколько бастардов того или иного монарха получали титулы и становились государственными деятелями. Или, скажем, «институт» фаворитов и фавориток, наподобие Потемкина или маркизы де Помпадур.) На требования освободить чувства от необходимости подстраиваться под необходимость выживания. Собственно, можно сказать даже – на необходимость появления любви в современном смысле слова. Именно поэтому викторианская мораль оказалась невечной – долго удерживать в узде чувственность так и не удалось. И начиная с 1910 и до 60-70 годов века XX – мы можем говорить о нарастающем «вале сексуальности», закончившемся сексуальной революцией.
Собственно, нам тут важно то, что этот факт прекрасно показывает, в каких ситуациях происходит указанное «табуирование» темы и скрытие ее из общественного сознания. А именно – для этого нужно, прежде всего, наличие объективного интереса к ней. Т.е., указанная тема должна затрагивать интересы множества людей. А второе – она должна противоречить неким серьезным нормам существующего мира. Не просто морали – к примеру, та же чувственность великолепно уживалась с христианскими требованиями вплоть до начала XIX века, иметь любовницу или любовниц для аристократов было нормой с куртуазных времен – а тем структурам, которые затрагивают базовые основы общества. Прежде всего – экономические. «Свободная любовь» – т.е., то самое чувство, которое мы сейчас именуем любовью вообще – значила, прежде всего, конец мира абсолютного отождествление человека со своей «экономической функцией». Однако именно поэтому для признания подобного положения должно было пройти немало времени – и, по сути, лишь Первая Мировая война (приведшая к слому «традиционной экономики») дала «сексуальности» полную свободу.
Но может показаться, что все это в далеком прошлом. Что эпоха ханжества осталась там, в XIX веке – а сейчас, напротив, не существует тем, которые не могут обсуждаться. Многие из наших современников наоборот, постоянно заявляют о чрезмерной свободе обсуждений, в результате которого теряют свой смысл многие «сакральные ценности», такие, как Родина, патриотизм, культура или, скажем, человеческий разум. Что сейчас напротив, мало что не подвергается сомнению – в том числе, и сама «суть человека». Однако в этом они крайне напоминают «консерваторов» викторианской эпохи, уверенных практически в том же – в том, что современное им мышление оставляет слишком мало «сакрального» – в то время, когда огромная и значимая для человека область оказывалась погруженной в «тень». Единственная разница состоит в том, что в наше время «отброшенной в тень» оказывается гораздо более важная область человеческой жизни. А именно – вопрос о самой сущности мышления, как такового. На самом деле, подобный вопрос может быть показаться странным в наше время: действительно, о каком «уходе в тень» может быть речь, если указанной проблемой занимается множество людей. Однако существует один момент, который показывает удивительную избирательность современного сознания.
* * *
Речь идет о том, что, несмотря на огромное количество существующих сегодня гипотез, все они, по сути, основаны на одном. На понятии индивида. На существовании некоей, обособленной психической сущности, в рамках которой и заключены все свойства мышления. Это мышление может иметь различную природу – например, оно может определяться генетическим характером человека (это очень популярная сейчас гипотеза), оно может иметь некоторую «компьютероподобную форму» (это так же популярная сегодня идея), оно может вообще вызываться некоторой таинственной «субстанцией» (что уж скрывать – душой в «классическом понимании»). Оно может даже основываться на неких квантовых эффектах, происходящих в клеточных микротрубочках (органах клеток, выполняющих роль транспортировщиков частиц). Одно остается неизменным – все это обязано существовать в объеме, ограниченном размерами одной человеческой особи. В этом едины все наши современники, каких бы взглядов они не придерживались: от религиозных до строго научных.
Это может показаться не особенно важным: в самом деле, что значит вопрос о «локализации мышления», за исключением некоторых специальных областей? Что конкретно получает средний человек от данного факта? Это все вопрос ученых и/или философов, которые и занимаются подобными отвлеченными темами. Однако на самом деле, тут мы имеем дело с крайне важным моментом, который касается буквально каждого. Ведь именно на основании подобных представлений формируется такая затрагивающая каждого из нас область, как педагогика. Дети есть, наверное, у всех – а значит, то, как их будут воспитывать, затронет каждого. Более того, вопрос о воспитании одной только системой образования и «включенными» туда детьми не исчерпывается – на самом деле, он охватывает всех людей в течении всей их жизни. Именно поэтому та модель, которая оказывается положенной в основание концепций воспитания, оказывается важнейшим фактором, влияющим на жизнь каждого человека.
Что же значит в данном случае господствующая концепция «индивида»? А значит она то, что в современном обществе все рассмотрение психических проблем неизбежно «замыкается» в отдельно взятой «черепушке». На самом деле тут доходит до смешного: тот факт, что человек в своей жизни не только крайне плотно общается с себе подобными, но и формируется, как личность, исключительно в процессе этого общения, оказывается просто «выброшенным» из рассмотрения. Таинственные «микротрубочки» с их «квантовыми эффектами» оказывается важными, а этот прекрасно наблюдаемый невооруженным взглядом процесс – нет. Практически же все это приводит к массовому «вымыванию» коллективных методов, существующих еще со времен традиционного общества, или внедренных во времена, когда воспитание основывалось скорее на практически выработанных методика, нежели на указанной модели «монады». В качестве последнего можно указать на массовое внедрение т.н. «системы тестов» в образовании, включая пресловутое ЕГЭ вместо привычного ответа на вопрос (в котором взаимодействует пара «экзаменатор-экзаменуемый», т.е., проявляется простейший вариант коллективного взаимодействия).
Кстати, эти самые тесты в качестве универсального средства определения пригодности индивида к чему-либо стали популярными как раз в период «первой волны» бихевиоризма – 1910-1920 годы (в сущности, они развились из одной и той же идеи). Однако только тестами «торжество индивидуума» не ограничивается. Существуют и более «сильные» стороны воздействия этой идеи на общество. К примеру, можно взять столь популярную сейчас идею «фармакологического управления» человеческой психикой. Кстати, идея это не сказать, чтобы новая – ее расцвет приходится на 1950-1960 годы, когда казалось, что, подобрав нужное вещество, можно получить любой психологический эффект. В этом качестве, например, ЛСД рассматривалась, как универсальный «генератор творчества» (впоследствии оказалось – что творчества крайне специфического, поэтому слава «кислоты» значительно поблекла, она оказалась банальным наркотиком, а вовсе не «ключом к подсознанию»). В качестве примера представлений о возможностях «химии» в то время можно привести роман Станислава Лема «Конгресс футурологов» 1971 года написания, где описан мир, полностью основанный на воздействии определенного рода веществ на сознание человека.
Впрочем, в реальности все это привело – помимо уже упомянутого распространения «кислоты» к массовому применению психотропных веществ, за которыми закрепилась слава средств от любых психологических расстройств. (И опять-таки, можно привести «Дивный новый мир» Хаксли с его сомой из 1932 года, чтобы понять, откуда растут корни всего этого.) В итоге фармакологическая отрасль получила огромные прибыли – что, кстати, в свою очередь, привело к появлению уже коспирологического мифа о сознательном обмане людей фармацевтическими корпорациями, а затем и еще одной «субмифа» о том, что данное положение выстраивается сознательно, для контроля некими тайными силами человечества посредством указанных лекарств. Хотя, на самом деле, все намного проще – и сложнее: основанием для массового распространения психоактивных веществ является идея о том, что психика человека однозначно определяется процессами в черепной коробке.
* * *
При этом одновременно с ростом всевозможных способов «подкручивания мозгов» (можно упомянуть еще и пресловутое нейро-лингвистическое программирование (НЛП), и даже психоанализ, вернее, те направления, которые ему наследуют) следствием всего этого стала деградация сохраняющихся еще со времен традиционного и ранне-индустриального состояния «коллективных» методов воспитания. Именно это происходит, к примеру, со школой – в которой от бесконечных «улучшений» и научного подстраивания под существующие теории, качество образования непрерывно ухудшается. Собственно, раньше это объясняли исключительно снижением финансирования – но теперь становится ясным, что только этим дело не ограничивается. Когда в конце 2000 – 2010 годы в школу «пошли деньги», процесс деградации не остановился – напротив, он как бы не усилился: уходят старые педагоги, заменяются старые методики. В итоге даже те, кто получал образование в 1990 годы, сейчас выглядят намного образованнее, нежели те, кто выпускается сейчас. При этом, по сути, ровно о том же можно говорить применительно ко всему миру.
Получается, что образовательные реформы, прошедшие в конце 1980 – 2000 годы, и направленные на переход от «традиционной школы» к школе «индивидуально ориентированной», однозначно привели к снижению качества образования. Тут ни на развал СССР, ни на отсутствие денег ничего уже не спишешь – становится ясно, что деструктивным выступает именно направление проводимых реформ. В итоге единственным более-менее пригодным объяснение становится, опять же, конспирологическая концепция сознательного ухудшения образования – т.е., откровенный бред. В то же время достаточно очевидная идея ошибочности существующих «метаконцепций» (т.е., идеи «индивидуума») мало кому приходит в голову – хотя именно она позволяет объяснить происходящее без привлечения пресловутых «жидомасонов». Однако только образованием дело не ограничивается – уже лет двадцать как наблюдается непрерывный рост психологических расстройств населения всех развитых стран. Разумеется, посредством развитой системы помощи (включая уже опоминавшуюся фармакологическую, в которой видят панацею от всего) этот процесс удается удерживать в определенных границах. Однако все равно, избежать увеличения количества неадекватного поведения, включая самоубийства, не удается. (При этом, однако удается частично скрывать подобный рост, «легализуя» указанную неадекватность, как это происходит с гомосексуализмом, но не только с ним. На самом деле, в этом нет никакого злого умысла – а лишь указанное стремление общественной системы не видеть существующих проблем.)
В итоге мы можем явно наблюдать типичную «ловушку» в огромно количестве областей. С одной стороны, использование неадекватной «психической модели» неизбежно ведет к возникновению серьезных проблем для общества. Их замечают – и разумеется, стараются решить, исходя из имеющихся представлений. Т.е., в лучшем случае, безрезультатно, если не считать растрату средств. В худшем же – порождают новую проблему, которая требует своего решения. Самым неприятным из всего этого является то, что указанный механизм «выжирает» все доступные ресурсы, не оставляя ничего на альтернативные методы. Т.е., вся наука, изучающая психику человека, в итоге концентрируется вокруг понятия индивидуума, не имея возможности разрабатывать альтернативные концепции.
А единственным способом преодолеть указанный кризис является признание неких «надфизических» каналов связи человека с «Космосом». Т.е., откровенный отказ от научных критериев, и, что еще важнее, от требования какой-либо применяемости полученных результатов. К этой области относится огромное количество религиозных и оккультных учений самых различных модификаций, необычайно расплодившихся в наше время. Впрочем, если честно, то корни их находятся все в тех же 1920 годах – периоде, когда мировая наука сделала понятие «индивид» своим базисом. Собственно, именно тогда пришлось устанавливать те рамки, выход за которые неизбежно лишал любую концепцию понятия респектабельности, возможности публичного распространения по «официальным каналам». На практике все это привело к росту разного рода псевдонаучных теорий, призванных «поглотить» те феномены, которые не укладывались в идею «сознания в черепной коробке», в частности – те известные изыскания Юнга. Собственно, все это дало в итоге тот самый «эзотерический коктейль», именуемый обыкновенно «трансперсональными явлениями», который до сих пор привлекает огромное количество людей, и является кормушкой для огромного числа мошенников.
Однако иного быть не могло – для индивида любая «трансперсональщина» становится возможной только тогда, когда к нему прибавляются разного рода «чертовщина» в виде «биополей» (т.е., тогда, когда его мозг, по сути, просто «продляется» вовне – не отменяя при этом его «конечности» и ограниченности). Самое смешное тут то, что уже после Юнга те же архетипы были вновь «переоткрыты» антропологами в виде неких неизменных сюжетов в мифологии и т.п. вещей. Причем, все это прекрасно объяснялось без помощи указанных «полей» и прочих «хроник Акаши», однако общее представление о психике это не изменило. Т.е., понятие «индивида» оказалось настолько важным для современного сознания, что ради его сохранения пришлось допустить разного рода мистику и эзотерику – лишь бы не лишать его своего базиса, т.е. локальности. Итогом всего этого стало, как можно понять, наличие двух совершенно непересекающихся концепций психики: «официальной», основанной на биологии и бихевиористическом представлении, «приправленном» разного рода «кибернетическими» идеями. И «неофициальной», но от этого не менее востребованной, использующей разного рода псевдонаучные «удлинители индивида», продления его сущности за габариты черепа, начиная с биополей и заканчивая вполне традиционной душой. (Крайний случай – «вынос» сознания вообще за пределы организма, с объявлением мозга лишь транслятором неких присылаемых ему образов.)
* * *
Т.е., получатся, что человечество, как таковое, старательно стремится к чему угодно, но только не к идее отказа от идей «индивида» и локальности разума. Оно сознательно занимается тем, что старается не думать об альтернативах этому – как в викторианскую эпоху старалось не думать о сексуальности, и вообще, об эмоциональной связи между людьми (как альтернативе связи имущественной и юридической). Причина же этого, как уже говорилось, та же самая – то, что данная «теневая» концепция на самом деле посягает на важнейшие устои существующего общества. Однако на какие и как – будет сказано позднее…
Если говорить об особенностях современного мышления, которое упорно «не замечает» общественную нелокальность разума, всеми силами стараясь удержать господствующую концепцию «индивида», то стоит понимать, что это неслучайно. Что это не просто выбор базисной модели для некоторой, пускай необходимой, но все же ограниченно области знания (скажем, психологии). Что за всем этим стоит (или лежит) нечто крайне важное для современного общества – то, за что оно предпочитает держаться до последнего. Впрочем, делать вид, что это «что-то» выступает каким-то таинственным явлением, не стоит. На самом деле, ответ на этот вопрос очевиден: структура существующего общества, основанного на разделении людей. Именно эта особенность выступает главным барьером для перехода к идее нелокального сознания – и одновременно, непрерывно воспроизводит самые различные модели (религиозные, «биологические», кибернетические) «индивида».
Впрочем, для многих эта связь может показаться непонятной. Ведь, в самом деле, в обществе существует множество подсистем, благодаря которым человек может устанавливать те или иные акты коммуникации с иными людьми. Казалось бы, в данном случае, напротив, нелокальность сознания должна быть прекрасно осознаваемой. Однако тут есть одна тонкость, которая полностью все меняет. Дело в том, что существующие общественные подсистемы изначально формировались под идею отдельно взятой «человеческой единицы». Собственно, такой «единицей» тысячи лет – практически с самого момента распада общины и появления классового общества – выступало крестьянское семейное хозяйство, «персонализируемое» главой семьи. Впрочем, то же можно отнести и к иным «уровням» экономической пирамиды. Любой землевладелец (рабовладелец) по сути, был эквивалентен со своим владением – отделить «мух от котлет», т.е. надел от личности было фактически невозможно. Вершиной всего этого выступал царь (или какой иной правитель) – олицетворение общества, как такового. Корона, как известно, снимается только с головой – т.е. царство и царь выступают в сознании традиционного человека, как единое целое.
Вот тут то и лежит основание понятия «индивида». На самом деле, это понятие относится скорее к экономической, нежели к психологической форме. Собственно, даже введение данного понятия в научный оборот оказывается связанным именно с изменением социально-экономической ситуации. Дело в том, что до определенного момента понимание того, что существует отдельно взятый экономический субъект, как раз и эквивалентный человеческой «душе». Кстати, эти самые субъекты и считались «по душам», причем те, кто в их число не входил, скажем, женщины и дети, рассматривались как «душевно неполноценные», т.е., не совсем люди. (В свое время даже был спор о том, имеют ли женщины душу. Но он успешно разрешился в связи с тем, что женщины могли наследовать имущество и совершать сделки – т.е., положительно.) Однако к XIX веку изменение производственного базиса с индивидуального хозяйства на массовое индустриальное производство привело к тому, что данная очевидность исчезла – и хоть полноценными гражданами по прежнему продолжали считаться только лица имеющие собственность (имущественный ценз), все равно потребовалась отдельная дефиниция, выводящая этого самого субъекта «наружу».
* * *
Получается, что изменение экономического устройства способствовало появлению психологии, как таковой. Впрочем, изначально понятие «индивид» появилось в философии – но это ничего не меняет: собственно, психология, как наука, вышла из недр философии как раз тогда, когда стало понятным, что необходимо искать новую основу для объяснения существующего положения. До этого все было ясно: имеющаяся социально-экономическая система «санкционирована» высшими силами. Начиная с глубокой древности, когда первые жрецы – по совместительству являющиеся первыми царями – стали главными «легитимизаторами» классового неравенства, и до относительно недавнего времени данная «божественная санкция» прекрасно всех устраивала. Каждый видел себя на том месте, на котором его поместили «небеса», и единственной проблемой выступало то, что существовало некоторое недопонимания существующей иерархии. Ну, скажем, землевладелец по мнению крестьян должен был заботиться о них – а вместо этого он тупо пил-гулял, деря на данные потребности три шкуры. Т.е., считалось, что «наверху» немного не те люди, и их надо заменить на «правильных», которые будут примерно исполнять свой долг господина. Или вот служители культа, которые вместо непрерывных молитв и отправления треб начинают заниматься тем же, что и указанные феодалы, так же заслуживают наказания – но это только потому, что они выбрали «неверную стезю». А так – наличие в обществе высших и низших не подвергалось сомнению.
Однако с развитием промышленности и науки указанная «божественная санкция» оказалась неработоспособной (вместе с религией). В качестве «подпорки» для качающегося фундамента общественного устройства попытались ввести пресловутую концепцию «общественного договора» – но эта идея оказалась недолговечной. К XIX веку «общественный договор» в качестве основания для оправдания существующей иерархии так же оказался непригоден. Собственно, в это время впервые становятся популярными – т.е. выходят за пределы небольшого числа мыслителей – идеи о построении неиерархического общества. Т.е., по сути, впервые за тысячи лет начинает отрицаться иерархия, как таковая. И чем дальше – тем больше. Но, разумеется, общество не могло остаться без реакции на потрясение своих основ. На место религии неожиданно пришла наука. Вернее, «наука» – отражение научных достижений в общественном сознании. Собственно, произошло то, что можно назвать «симметричной заменой» божества на природу: то, что ранее имело «божественную санкцию», теперь полило «природную». Необходимость оправдания существующего устройства оказалась настолько велика, что были отброшены еще недавно казавшиеся незыблемыми религиозные представления – поскольку, как уже сказано выше, они уже не работали в качестве «социального стабилизатора».
Удивительно – но одним из первых применений дарвиновской теории стало появление социал-дарвинизма. Это действительно странно – поскольку сама биологическая идея «происхождения видов» выглядела достаточно революционно и дерзко на фоне существующих норм, и можно было ожидать вначале осторожного признания ее в биологии, а лишь затем – перенос на иные отрасли. Однако практически после выхода дарвиновской книги «Происхождение видов» его учение было положено в основу оправдания социального (и обычного) расизма и неравенства. Теория эволюции еще только разрабатывалась, биологи и палеонтологи только-только начинали формировать представление о развитии биосферы, а генетические законы, лежащие в этой области, были еще неизвестны (опытам Менделя с горохом мало кто придавал значение). Но мысль о том, что человек обязан бороться за свое существование, причем тот, кто находится «наверху», по умолчанию является лучшим, очень быстро стала господствующей. Собственно, именно после этого можно было сказать «Бог умер», поскольку главная функция религии была перехвачена наукой. (Что и было сказано главным философом социального неравенства и элитаризма – Фридрихом Ницше.)
Хотя, конечно, только им дело не ограничилось. Появление концепции «научного неравенства» проявилось в огромном спектре «новейших идей», начиная с умствований Ломброзо и заканчивая евгеникой в самой различной форме. Собственно, было бы удивительным, если бы психология и физиология оказалась в стороне от данного течения. Поэтому уже указанное торжество бихевиористических теорий не является чем-то загадочным: оно вытекало от главного требования к науке – требования стать основой иерархии. Кстати, забавно, что изначальное деление участников бихевиористических экспериментов на «испытуемых» и «испытателей» с самого начала не подвергалась сомнению. Лишь в последнее время стало понятно, что оно на самом деле лишь запутывала ситуацию, и огромное количество казавшихся «идеальными» экспериментов на самом деле таковыми не являются. С другой стороны, возможность постановки достаточно жестоких опытов является прекрасной иллюстрацией о данной науке, как таковой – вернее, о ее роли в общественной системе. Выполняя основную задачу по объяснению сущности неравенства, она неизбежно должна была показывать возможность попадания низших в крайне унизительные ситуации – для показа их неспособности к обретению власти. Собственно, сверхзадачей в данном случае стояло полная связка понятия места в иерархии и разумности – которая в данном случае оказывалась практически полностью заменяющей уже указанное предопределение. Т.е. необходимо было доказать, что успешные люди отличаются по уровню интеллекта – как ранее они считались отличающимися по уровню божественного проведения.
* * *
Тут можно было бы указать на «гностические корни» данной идеи, но, как уже было сказано, не стоит далеко зарываться в теологию. Да и особого смысла в данном указании нет – на самом деле, в гностицизме нет ничего особо выделяющегося, это такой же способ объяснения существующего мира, что и все остальные религии. Более того, идея разделения общества на разного рода «касты» намного древнее гностицизма. По сути, она лежит в основании религии, как таковой –являясь «тенью» реального классового разделения. Однако самым интересным тут выступает даже не то, что основные направления развития психологических теорий состояли, во-первых, в оправдание неравенства – всевозможные тесты, разделяющие людей на разные группы (самым известным является пресловутый тест IQ). А во-вторых – разработка способов «программирования» низших высшими. (Опять-таки, можно отослать к Хаксли, который описал подобный мир задолго до появления нейро-лингвистического программирования, именно на основании бихевиористических теорий).
Но еще более интересным тут выглядит то, что любые попытки введения понятия «общего», нелокального сознания, как правило, отбрасывались. Можно, к примеру, сослаться на Юнга, получившего доказательства указанной нелокальности – и потратившего огромные усилия по тому, чтобы согласовать их с понятием «индивида». Можно привести пример почти полного игнорирования марксистской концепции, наиболее близко подошедшей к идее «нелокальности» – в итоге, советские психологи (тот же Выготский) получили прекрасные результаты. Но и «марксисты» были вынуждены согласовывать свои результаты с указанным существованием «индивида», поскольку им надо было «вписываться» в корпус понятий науки. В итоге «штурмовать» психику пытались и со стороны «биологии», и со стороны «кибернетики», и со стороны «классической психологии» – но безрезультатно. Обойти краеугольный камень современного представления – а именно, то, что именно индивидуальные способности (т.е. структура психики) выступают главным фактором для нахождения субъекта на его месте в иерархии – оказывалось невозможным.
Именно поэтому можно говорить, что наука о сознании находится в непрерывном кризисе, который и кризисом то назвать нельзя – поскольку с самого начала это является ее естественным состоянием. Представление о индивидуальном «качестве» мышления, наследующее древней идее о «душе» (связанной с экономической субъектностью) до сих пор является самым главным вопросом в данной теме. Вопрос же связи человека с иными людьми выступает в данной системе далеко вторичным, имеющем лишь опосредованное значение – через воздействие на этого самого индивида, рассматриваемого как абсолютная монада, лишь несколько меняющаяся под действием внешних условий. Отсюда и главный лейтмотив психологии, как таковой – для решения любых проблем изменить эту «монаду», сделать ее их «неэффективной» «эффективной». (Самая забавная иллюстрация этого – в «поп-психологии», где прямо публикуют «методы» «успешных людей», считая, что если психику неудачника «пересобрать» в психику «успешного», то он неизменно придет к успеху. Понятно, что это бессмысленная попса, существующая для одной только цели – облегчать кошельки потребителей. Однако она, как не удивительно, показывает глубинные основания современных психологических представлений – пуская и в глубоко вульгаризированной форме.)
* * *
Собственно, на этом можно и завершить разговор. Суть проблемы, которое общество испытывает с пониманием природы психики, с построением моделей ее работы, состоит в том, что на самом деле, реальная задача тут ставится другая. Не создать адекватную модель – а построить теорию, позволявшую бы подвести фундамент под интересы «заказчиков». Т.е., правящего класса. В итоге, какая бы основа не была выбрана: психологическая, физиологическая или даже «кибернетическая», итогом её все равно выступает оправдание неравенства, свойственного современной социально–экономической модели. Решение же реальных человеческих проблем и поиск знания в данном случае оказывается вторичным. Особенно характерно данное состояние в современном обществе, в котором «служебная» функция науки (т.е., ориентация ее исключительно на «желание заказчика», выраженная в системе грантов) стала определяющей. Поэтому ничего, кроме апологии неравенства у нее быть не может – и нечего на подобное рассчитывать (на каком бы «материале» не велись исследования). Однако это уже тема иного разговора. Нам же в рамках выбранной темы можно сказать только одно: реальный прорыв в области сознания возможен только после выхода за пределы идеи «индивида», и начале работы с коллективным сознанием. Но возможно это станет только при смене существующего мироустройства…
|
